Теодор Курентзис, дирижёр, 41 год, родился в Афинах

Чтобы описать, что такое дирижёр, нужно слово, которое не имеет веса. Это как бабочка, которая не может идти, а сразу летит. Кто-то не понимает, для чего дирижёр стоит за пультом и что от него зависит. Это действительно сложно объяснить. Я вижу дирижёра как игумена, который служит чему-то прекрасному, неземному.

Успех для меня — это если кто-то после моего концерта пойдёт домой и посмотрит на свою жену другими глазами. Или попросит прощения, или признается в любви.

Современная музыка, как ни странно, должна быть легче для восприятия, чем классическая. Потому что с классической музыкой сделать что-то свежее ужасно сложно. В этой музыке густой сладкий мёд, и он очень опасен для организма. Для духа, я имею в виду. И мало кому удаётся эту музыку мощно и убедительно сделать. А в современной музыке нет этой опасности: она свежа, экзотична. Новые приёмы звучания, новая акустика.

Музыка есть исповедь. Это можно ощутить в монастырях — я почувствовал это на Афоне. Меня больше всего интересует сакральность в музыке. Не важно, западная это музыка или восточная. Важно, чтобы она открывала не двери чувств, а двери духа. Наверное, только так можно осознать своё бессмертие.

Моя цель — чтобы люди целовались на моих концертах, уходили, наполненные любовью, вдохновением, надеждой.

Восприятие музыки у российской публики намного тоньше, нежели у европейской. Она гораздо более эмоциональна, она ближе к сути, чем европейский слушатель. Музыка для большой части европейцев — это часть светского общения. В России музыка ближе к субстанции бытия человека.

Однажды в какой-то поездке за границу я вдруг остро почувствовал тоску по России и осознал, что больше не смогу без неё. Нигде я не был так счастлив. Это страна, в которой по соседству живут святые и разбойники и до сих пор случаются чудеса.

Русские для греков — не иностранцы, скорее родственники. Как-то в одном греческом монастыре я слышал, что на вопрос священника, сколько человек в группе, ответили: «Около десяти иностранцев и трое русских».

Я родился и вырос в Греции, в православной стране. Став взрослым, я изучал другие религии, прочёл много книг по восточной философии, эзотерике, гностицизму. Это было любопытно, я хотел получить новый опыт, для меня был важен поиск. Но в то же время я не переставал быть православным — в храм ходил всегда. После этого поиска вернулся к источнику. Были эти поиски или их не было — нет никакой разницы. Как сказано, «верь и не исследуй» — лучше всего просто верить.

В Греции я прожил 20 лет, и уже 20 лет я прожил в России. Когда я в Греции — скучаю по России, когда я в России — скучаю по Греции. Скажите мне: где золотая середина?

Во многих богатых московских квартирах столько золота, что оно становится похожим на пластмассу. Если посмотреть на обновлённый Большой театр —то же самое: всё настоящее, но похоже на пластмассу. 

 
Если ты умрёшь прежде того, как умрёшь, то ты не умрёшь, когда будешь умирать.

Я знаю, что многие детали моей работы не уловит на слух никто, кроме меня. И всё же я это делаю.

Когда я был маленьким, мы с мамой ходили в разные магазинчики: к дяде Косте, у которого продавалась фасоль, разливное масло, сыр; потом в хлебную лавку дяди Степана и так далее. Разные продукты мы покупали во множестве лавок, и хозяин каждой из них был самобытной личностью. Через много лет открылись большие супермаркеты — и эти замечательные люди из античной мифологии стали рабами глобальных предприятий. А старичок, который жил в тесной комнатке и разносил кофе по соседним офисам, вынужден был закрыть своё скромное дело, когда открылся огромный «Старбакс» напротив. Всё это похоже на то, как акулы едят маленьких рыбок. Но моя музыка и мои мечты связаны именно с этими маленькими рыбками.

Говорят, быть влюблённым —не очень хорошо для работы: «не верьте влюблённым поэтам». В моём случае это не так: в периоды моей влюблённости были созданы работы, которые я признаю.

Боль в музыке облегчает боль страдающего человека. Он понимает, что не одинок в своих переживаниях. И через эту боль, через страдание человек идёт к свету. Только в такой музыке есть смысл, и только тогда она по-настоящему красива.

Если в исполнении не будет тотального экстаза, тотального погружения, то со стороны музыка будет восприниматься как формальность. Мы с оркестром относимся к музыке так, чтобы в ней была глубина, страстность и искренность. Задача моего коллектива —вылечить людей от условностей и формализма.

Не могут настоящие музыканты превращаться в сотрудников, которым лишь бы поменьше поработать и побольше получить. Тогда они для меня уже не Музыканты, а посредственности.

К сожалению, большинство тех, кто играет, и тех, кто слушает, не верят в ангелов.

Малер говорил, что Моцарт — это маленький бог, который упал на землю, а Бетховен —это человек, который поднялся на небеса.

Иногда у меня опускаются руки. А потом поднимаются. Я дирижёр. У меня работа такая —опускать и поднимать руки.