Искусство танца не прощает ошибок

Всю мою жизнь я делал все наперекор всем... Начались нападки общества на мою внешность, напыщенность, фатовство... Наконец, дошло до того, что все меня считают пролазой, развратником, коммерсантом, словом, черт знает чем. Я знаю это как пять пальцев и все-таки с тем же бриллиантовым видом вхожу в Дворянское собрание... У меня есть известная душевная наглость и привычка плевать в глаза, это не всегда легко, но почти всегда полезно.

Брамс — это не более чем окаменелый труп. Бетховен навязан вам немецкой пропагандой. Бетховен, мои дорогие англичане, — это мумия… Война была не более чем сражением двух культур, и это сражение завершилось не победой оружия. Давайте включать в наши программы произведения, имевшие когда-то художественное значение, примеры немецкого классицизма, но только в качестве противопоставлению жизнерадостности латино-славянского искусства. Однако когда нас в течение целого года приглашают на заупокойные службы, такие, как фестиваль Бетховена или большой концерт Вагнера, то мы более не в состоянии дышать, работать или творить.

Покуда Запад казался далеким обольстительным краем, где развивалось неизведанное и гигантское искусство, о котором доносились лишь отрывочные голоса, русские художники ловили каждую крупицу и стремились делать «как там»…. Гордости не было в них, и в этом было их несчастье.

Теперь в нашем представлении тесно объединились крупные имена Сурикова, Репина и Васнецова. Это та группа, которая определила течение всей современной русской живописи. Никогда в русском искусстве национальное самосознание не проявлялось так сильно, как в творчестве названных мастеров.

Кто упрекает нас в слепом увлечении новизной и непризнании истории, тот не имеет о нас ни малейшего понятия. Я говорю и повторяю, что мы воспитались на Джотто, на Шекспире и на Бахе, что это самые первые и самые великие боги нашей мифологии.

Нужно иметь терпение и быть немного философом в жизни, чтобы сверху смотреть на препятствия, которые маленькие и ограниченные люди воздвигают против всякого усилия преодолеть посредственность.

Стравинский… вот живое воплощение настоящего горения, настоящей любви к искусству и вечных исканий.

Мы поздно начали сознавать себя, и Запад с помощью горького опыта своего помог нам понять, что ценного и отличительного в нас… В России долго не знали Запада, а теперь, последние года, он лезет к нам, и много непрошенного, продажного мутит нам взор. Но что же хуже, что опаснее? Не знать или знать слишком много?

Я хочу выхолить русскую живопись, вычистить ее и, главное, поднести ее Западу, возвеличить ее на Западе.

Я имел дело с французскими, немецкими, английскими, шотландскими, голландскими, скандинавскими художниками и никогда не встречал таких затруднений, как с нашими доморощенными. Чувства широты и благородства ни у кого нет. Каждый путает свой карман со своими художественными принципами. Все трусы и рутина.

Теперь проектирую этот журнал <Мир искусства>, в котором думаю объединить всю нашу художественную жизнь, то есть в иллюстрациях помещать подлинную живопись, в статьях говорить откровенно, что думаю, затем от имени журнала устраивать серию ежегодных выставок, наконец, примкнуть к журналу новую развивающуюся в Москве и Финляндии отрасль художественной промышленности.

О революции и войне

Во всяком случае, имеются теперь два выхода: или идти на площадь и подвергаться всякому безумию момента (конечно, самому закономерному), или ждать в кабинете, но оторвавшись от жизни. Я не могу следовать первому, ибо люблю площадь только в опере или в маленьком итальянском городке, но и для кабинета нужен «кабинетный» человек, и уж во всяком случае, это не я. Отсюда следствие плохое — нечего делать, приходится ждать и терять время.

Война, от которой мы все задыхаемся, перервала мои планы, и вот теперь я <должен> решить — или платить невыносимую для меня сумму, или отказаться от поездки в Россию, что составляет мою мечту, и не я <ли> добыл себе право мучениями десяти лет за границей на поездку в Россию… Я, что называется, на последнем издыхании из-за войны и именно из-за той Америки, которая должна была дать дышать.

Что у нас творится — описать невозможно: запертые со всех сторон, в полной мгле, без аптек, конок, газет, телефонов, телеграфов и в ожидании пулеметов! … Ни о чем ни думать, ни говорить не хочется. Выставку ликвидировали почти без скандалов и слава богу. Впрочем, не убежден, что отосланные картины дойдут до своих мест!

О Венеции

Ты спрашиваешь меня, люблю ли я Венецию и почему мы сюда приехали? О последнем скажу: не почему. Просто приехали. Ибо нервам здесь уж слишком хорошо и покойно, а жизнь слишком мало похожа на жизнь вообще, да в Венеции, впрочем, и нельзя «жить» — в ней можно лишь «быть»..

… Вообще Венеция производит странное впечатление: иногда она до того красива, что хоть ложись и умирай, а иногда до того мрачна, вонюча, что хоть вон беги.

Бог создал сны и подарил способность мечтать. Но есть и сказка наяву. Отсюда весь мистицизм и вся поэзия. Она не принадлежит «Тысяче и одной ночи», ибо еще более волшебна по смеси колдовства с явью. Граница эта в Венеции так же заволокнута в туманы, как в очертания дворцов и берегов лагун. Весь яд в Венеции в том и состоит, что реальное, ощутимое соприкасается каждый миг с волшебным таинством, теряется сознание действительности, забывается прошлое.

Итак, я убеждаюсь, что окончу дни свои здесь, где некуда торопиться, не надо делать усилий для того, чтобы жить, а это главная наша беда, мы все не просто живем, а страшно стремимся жить, как будто без этих усилий жизнь наша прекратится.

Источники: письма С.П. Дягилева к Е.В. Дягилевой, Шенг Схейен "Дягилев. Русские сезоны» навсегда", КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2012, «Бессребреник серебряного века», Коммерсантъ-Деньги, №1, 1998.