На прошлой неделе в пермской опере состоялась премьера балета «Золушка» в постановке главного балетмейстера театра Алексея Мирошниченко, перенесшего действие сказки в 1957 год. Главная героиня спектакля — юная балерина Вера Надеждина, которая готовит партию Золушки в новом балете начинающего хореографа Юрия Звездочкина. Она влюбляется в приглашенную парижскую звезду Франсуа Ренара. КГБ разлучает влюбленных, Веру за контакты с иностранцем увольняют из театра. Она попадает в пермскую оперу, куда к ней приезжает хореограф Юрий Звездочкин.
Выбранный постановщиком путь выглядит убедительно. Но тут режиссер Мирошниченко ставит подножку Мирошниченко-хореографу. Трагическую тему времени он отдает эксцентричному (и хореографически прекрасному) соло Министра культуры, взгромоздившейся на каблуках на стол для заседаний (Дарья Зобнина), вальсовый финал первого акта отошел пантомимной сцене поздравлений с успешной премьерой, а трагическое финальное адажио – манежу через всю сцену всех героев балета, символизирующих поток времени, который приветствуют состарившиеся Вера и Юрий (здесь на сцену вышли экс-премьеры труппы Наталья Моисеева и Виталий Полищук, но им не досталось ни одного па). Поэтому все взлеты любви, творческого горения и крушение надежд оказались в руках дирижера Теодора Курентзиса. Он своим шансом воспользовался сполна, и «Золушка», задуманная как балет о балете, все же оказалась балетом о торжестве музыки.
фото Антон Завьялов
При столь явном творческом банкротстве «балетмейстера-новатора» двусмысленным выглядит и финал спектакля: к Вере, сосланной за предосудительную связь с иностранцем в город Молотов (в том же 1957-м опять ставший Пермью), приезжает истинный принц — хореограф Звездочкин, в союзе с которым она проживет по-настоящему творческую и счастливую жизнь. На заднике светит приветливыми окнами Пермский театр оперы и балета, на темной авансцене метет световая метель, мимо одетых по-зимнему — в валенки и пальто — героев проходят персонажи спектакля (то есть все их яркое столичное прошлое). Замыкает шествие старый сапожник дядя Яша (фей, некогда подаривший юной балерине волшебно удобные пуанты). Он манит героев в темноту, а сам на авансцене гасит свечку, погружая сценическую «Пермь» в непроглядный мрак.
И финальный музыкальный эпизод, сыгранный Теодором Курентзисом с чрезвычайно тонкой и какой-то величественной печалью, грустному итогу совсем не сопротивляется. Впрочем, пермские зрители, разразившиеся стоячей овацией, восторженной и долгой, двусмысленности не заметили. Так жанр драмбалета, изначально предназначенный для приобщения к хореографии широких народных масс, свою задачу в очередной раз выполнил.
Координация между звучанием оркестра и действием все-таки была формальной. Хореографа, кажется, больше заботила не музыка и не трактовка музыки, а собственное либретто. Утонув в подробностях быта и эпохи, он пошел за сюжетом, а не за метафизикой. Многие возможные, даже необходимые обобщения не были реализованы ни в танце, ни в сценографии, отчего не возникло связки «частное как проявление общего». Впрочем, буквальность вполне в духе советского «драмбалета», который так активно поминается в спектакле. И партитура Прокофьева исторически повторяет судьбу партитуры «Щелкунчика»: пока еще ни один хореограф не смог полностью раскрыть их космический трагизм. Ждем.
Алина Комалутдинова (ежедневная пермская интернет-газета ТЕКСТ).